Обратно бежали бегом. Девки прямо на полном ходу накидывали на Риту одежду, а Лёха ещё с берега озера набрал Кузьмичу, чтобы тот баню кочегарить начинал.

По дороге попытался спросить Риту, мол, какого хрена, а та в ответ только зубами стучит. Фонвизина потом сказала, что ещё чуть-чуть и пальцам на ногах звиздец бы настал.

И ведь…

Не то чтобы я следил за всеми, как наседка, но могу смело утверждать: не налегала Смертина на шампанское. Девки себя довольно скромно в этом плане вели, а она так вообще пару бокалов на весь вечер растягивала.

— Всё-всё-всё-всё, — я ногой открыл дверь в парилку и забежал внутрь.

— Стараюсь, Василий Иванович! — крикнул Кузьмич, махая стопкой газет на скромные угольки в топке. — Стараюсь!

— Давайте я! — наконец-то пришлась в тему Чертанова и навалила огня так, что камердинер аж в сторону отскочил.

— Отлично, — кивнул я и положил Риту на скамейку. — Катя! Таня! Идите сюда! Разденьте её и посидите рядом, пока не отогреется!

Дальше девушки сами справятся, а нам с Кузьмичом тут больше делать нечего. Пропустив внутрь «Алое Спасение», мы вышли из парилки и закрыли за собой дверь. Кузьмича я отправил заваривать чай с мёдом, Ромашку с Шамой за сухой одеждой, а Её Сиятельство попросил посидеть со мной на всякий случай в предбаннике.

— Странная она сегодня какая-то, — буркнул вслух просто ради того, чтобы буркнуть.

— Вы тоже заметили, да? — оживилась Фонвизина.

— Заметил-заметил. Ведёт себя не как обычно, верно?

— Да-да! Ещё и шутки эти странные.

— Про акробата?

— Про акробата, — кивнула Оля. — Не замечала за ней раньше такого.

— Хм-м…

Пубертат — дело сложное. Особенно, если он затянулся до… сколько, кстати, Смертиной? Восемнадцать? Двадцать? Не суть! Суть в том, что пускай я и не подростковый психолог, да и не психолог вовсе, но кое-какие представления о предмете имею.

Что-то у Смертиной в голове поломалось… а может быть, наоборот починилось, кто знает? Но в любом случае с Ритой нужно поговорить по душам и понять, что сейчас с ней происходит. А чтобы разговор вышел искренним и продуктивным, нужно обязательно брать в расчёт принцип «свой — чужой».

Я — сорокалетний мужик. Рита — звиздючка. Откровений не случится ни в одну, ни в другую сторону. Не потому, что кто-то кого-то не воспринимает всерьёз, не уважает, боится или ещё что-то. А просто потому что… потому!

И даже пытаться не стоит.

Так что заходить к ней в голову нужно либо через менталиста — это мы всегда успеем, если что — либо же через «своего». Благо, что с ней живёт ещё пять девушек её же возраста.

— Оль, утром поговори с ней, ладно? — попросил я.

— Конечно, Василий Иванович.

— Не дави, не злись, не ругайся. И обязательно скажи, что я не злюсь и не ругаюсь. Надо узнать, что за хрень у неё в голове творится.

— Узнаю, Василий Иванович, — пообещала Фонвизина. — Обязательно узнаю…

Утро Степана Викторовича Державина началось с кофе. Там, в Институте, под пристальным взглядом коллег он пил чёрный, крепкий и без сахара. Сурово, так сказать, по-начальственному.

Дома же, когда никто не видел, Державин любил растворимую бурдинушку напополам с миндальным молоком и со сгущёнкой в качестве подсластителя.

Иногда, когда было время, делал шапочку из взбитых сливок и посыпал её сверху маленькими разноцветными зефирками.

Помимо этого, завтрак ректора состоял из яичницы — два белка, три желтка — и кусочка ветчины поверх злакового хлебца. Именно так всё было и сегодня.

Ничто, как говорится, не предвещало.

Вчера ночью, безо всяких отлагательств, он выполнил просьбу Скуфидонского и послал запрос в ГНК. Попросил выслать ему все связанные с некромантией учебные материалы, либо копии материалов, либо хотя бы организовать физический доступ к этим самым материалам. Причиной своей просьбы он указал пространные «исследования». Подписал, что дело это государственной важности, а что да почему разжёвывать не стал.

Ни самого Скуфидонского, ни Риту Смертину ректор в письме не упоминал, однако в ГНК — как оказалось — люди работали проницательные.

Ровно в восемь ноль-ноль Державину позвонили со скрытого номера:

— Доброе утро, Виктор Степанович, — произнёс приятный женский голосок.

— Здравствуйте.

— Соединяю вас с Мавриным. Пу-пу-пи-пу.

Маврин⁈ У Державина чуть яичница носом не пошла. Да ну! Не может быть такого! Неужели жив ещё⁈

— Твою ма-а-а-ать, — беззвучно выдохнул Державин.

Среди людей мнения насчёт Родиона Маврина разнились и были откровенно полярны. Первое мнение заключалось в том, что начальник ГНК — один из тех преданных своему делу поданных Его Величества, на которых стоит вся Империя.

Мнение второе: Родион Маврин — самая жестокая сволочь из тех, что только видел этот мир.

Исходя из личного опыта, Державин придерживался второго мнения. Он искренне считал, что именно из-за людей вроде Маврина в Европе одно время всех женщин чуть красивее унитазного ёршика жгли на кострах. Из-за людей вроде Маврина североамериканские индейцы живут в резервациях. Из-за людей вроде Маврина…

Да фанатик он, чего уж там!

Выживший из ума ещё в детстве, некогда властный и востребованный, а теперь за ненадобностью задвинутый в дальний угол вместе со всей его конторой. Но тем не менее всё равно фанатик! Ту ярь, с которой он пытался пересажать всех некромантов по комнатам с мягкими стенами, да в другое бы русло, но…

Увы.

Родион Андреевич Маврин был максимально упёрт. Ректор на полном серьёзе предполагал, что, если в один прекрасный день ГНК лишат финансирования или вообще упразднят, Маврин один хрен продолжит ловить некромантов. На чистом энтузиазме. Всю пенсию в это дело впулит, а может, даже кредитов на родню наберёт.

— Пу-пу-пи-пу, — прозвучал очередной звуковой сигнал и: — Алло.

В трубке раздался властный мужской голос с эдакими старческими модуляциями; всё же Маврину должно быть уже сильно больше семидесяти.

— Привет, Степан Викторович.

— Здравствуйте, Родион Андреевич.

— Ты что мне там за писюльки пишешь? — начальник ГНК решил долго не расшаркиваться. — По что тебе некрокнижки?

«Некрокнижки». «Некромразь». «Некровыродки». Речь Маврина сплошь и рядом состояла из подобных словечек. Всё, что хоть как-то было связано с некромантами, обязательно маркировалось приставкой «некро» и презрительным тоном.

— Для исследования, Родион Андреевич.

— Для какого ещё исследования?

Державин вдруг почувствовал себя пятиклассником, которого застукали в школьном туалете с пакетиком дрожжей. Почувствовал, прочувствовал, взял эмоцию под контроль, напомнил себе, что вообще-то возглавляет Институт Одарённых Российской Империи и каждый день в прямом смысле этого слова вершит историю. Собрался с духом и:

— При всём уважении, Родион Андреевич, но это не ваше дело. Я подал официальный запрос, будьте любезны официально на него ответить. Либо подтвердить мою просьбу, либо отказать. Но знайте, что в случае отказа, мне придётся ходатайствовать в вышестоящие инстанции и свидетельствовать о том, что вы препятствуете научной работе.

Какое-то время в трубке было тихо, а затем:

— Ах-ха-ха-ха, — грубый, неприятный смех Маврина пробрал ректора аж до мурашек. — Взрослый совсем стал, да? Или ты это… с дружочком своим переобщался? Со Скуфидонским?

— Родион Андреевич, я всё сказал.

— Ты всё сказал, а я ещё не всё.

«Старый ублюдок», — подумал Державин, а затем на всякий случай включил запись разговора.

— Ты думаешь, что я не знаю, чем вы там занимаетесь? Думаешь, что я не знаю про планы Его Величества?

Давай же, давай. Ляпни что-нибудь про Императора.

— Это касается моего ведомства, Державин! Величество лично обсуждал со мной обучение Смертиной! Я пытался объяснить ему, что он слишком мягок в этом вопросе! Пытался донести, что с «некромразью» невозможно договориться и даже пытаться не стоит, но он всё равно настоял на своём!